Неточные совпадения
— Большинство людей только ищет красоту, лишь немногие
создают ее, — заговорил он. — Возможно, что в природе совершенно отсутствует красота, так же как в
жизни — истина; истину и красоту
создает сам человек…
— Это — верно, — сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди, не зная, куда себя девать, и
создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая
жизнь простых людей…
И, чтоб довоспитать русских людей для
жизни, Омон
создал в Москве некое подобие огромной, огненной печи и в ней допекал, дожаривал сыроватых россиян, показывая им самых красивых и самых бесстыдных женщин.
«Прожито полжизни. Почему я не взялся за дело освещения в печати убийства Марины? Это, наверное,
создало бы такой же шум, как полтавское дело братьев Скритских, пензенское — генеральши Болдыревой, дело графа Роникер в Варшаве… «Таинственные преступления — острая приправа пресной
жизни обывателей», — вспомнил он саркастическую фразу какой-то газеты.
— Моралист, хех! Неплохое ремесло. Ну-ко, выпьем, моралист! Легко, брат, убеждать людей, что они — дрянь и
жизнь их — дрянь, они этому тоже легко верят, черт их знает почему! Именно эта их вера и
создает тебе и подобным репутации мудрецов. Ты — не обижайся, — попросил он, хлопнув ладонью по колену Самгина. — Это я говорю для упражнения в острословии. Обязательно, братец мой, быть остроумным, ибо чем еще я куплю себе кусок удовольствия?
— Смерть уязвляет, дабы исцелить, а некоторый человек был бы доволен бессмертием и на земле. Тут, Клим Иванович, выходит, что
жизнь как будто чья-то ошибка и несовершенна поэтому, а
создал ее совершенный дух, как же тогда от совершенного-то несовершенное?
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за
жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и
создает всеобъемлющую истину…
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же
жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную
жизнь, «новая сила» не
создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала
жизни.
Он свои художнические требования переносил в
жизнь, мешая их с общечеловеческими, и писал последнюю с натуры, и тут же, невольно и бессознательно, приводил в исполнение древнее мудрое правило, «познавал самого себя», с ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и чертил новые законы, разрушал в себе «ветхого человека» и
создавал нового.
Она смотрела вокруг себя и видела — не то, что есть, а то, что должно быть, что ей хотелось, чтоб было, и так как этого не было, то она брала из простой
жизни около себя только одно живое верное,
созидая образ, противоположный тому, за немногими исключениями, что было около.
Часто он старался обвинить самого себя в неумении отвлечь Зосю от ее друзей и постепенно
создать около нее совершенно другую
жизнь, других людей и, главное, другие развлечения.
Русская самобытная духовная энергия может
создать лишь самобытную
жизнь.
Наша православная идеология самодержавия — такое же явление безгосударственного духа, отказ народа и общества
создавать государственную
жизнь.
Человек в своей исторической судьбе проходит не только через радикальные изменения социальной
жизни, которые должны
создать новую структуру общества, но и через радикальное изменение отношения к
жизни космической.
Вторая точка зрения делает изобличающую дедукцию, не покрывающую сложности
жизни, и
создает упрощенную полемическую схему, но в принципе она более правильная.
Никакая философия истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ
создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной
жизни?
Если наклонность не дана природою или не развита
жизнью независимо от намерений самого человека, этот человек не может
создать ее в себе усилием воли, а без влечения ничто не делается так, как надобно.
Тогда только оценил я все безотрадное этой
жизни; с сокрушенным сердцем смотрел я на грустный смысл этого одинокого, оставленного существования, потухавшего на сухом, жестком каменистом пустыре, который он сам
создал возле себя, но который изменить было не в его воле; он знал это, видел приближающуюся смерть и, переламывая слабость и дряхлость, ревниво и упорно выдерживал себя. Мне бывало ужасно жаль старика, но делать было нечего — он был неприступен.
Детскому воображению приходилось искать пищи самостоятельно,
создавать свой собственный сказочный мир, не имевший никакого соприкосновения с народной
жизнью и ее преданиями, но зато наполненный всевозможными фантасмагориями, содержанием для которых служило богатство, а еще более — генеральство.
По приезде домой
жизнь Ивана Федоровича решительно изменилась и пошла совершенно другою дорогою. Казалось, натура именно
создала его для управления осьмнадцатидушным имением. Сама тетушка заметила, что он будет хорошим хозяином, хотя, впрочем, не во все еще отрасли хозяйства позволяла ему вмешиваться. «Воно ще молода дытына, — обыкновенно она говаривала, несмотря на то что Ивану Федоровичу было без малого сорок лет, — где ему все знать!»
Но в условиях падшего мира он отяжелевает, притягивается вниз, подчиняется необходимому заказу, он
создает не новую
жизнь, а культурные продукты большего или меньшего совершенства.
И осуществилось лишь обратное подобие этой «соборности» в русском коммунизме, который уничтожил всякую свободу творчества и
создал культуру социального заказа, подчинив всю
жизнь организованному извне механическому коллективу.
Природа любви-эроса очень сложная и противоречивая и
создает неисчислимые конфликты в человеческой
жизни, порождает человеческие драмы.
Но довольно скоро пришел к своеобразной теории познания, которую пытался усовершенствовать всю
жизнь, хотя неспособен был
создать системы.
У меня зародилась мысль о необходимости собрать оставшихся деятелей духовной культуры и
создать центр, в котором продолжалась бы
жизнь русской духовной культуры.
Интересно, что христианский период моей
жизни такого рода закала не
создавал.
Конечно, ни Пушкин, ни Грибоедов не писали точных портретов;
создавая бытовой художественный образ, они брали их как сырой материал из повседневной
жизни.
Эти разговоры доктора и пугали Устеньку и неудержимо тянули к себе,
создавая роковую двойственность. Доктор был такой умный и так ясно раскрывал перед ней шаг за шагом изнанку той
жизни, которой она жила до сих пор безотчетно. Он не щадил никого — ни себя, ни других. Устеньке было больно все это слышать, и она не могла не слушать.
Этот новый пустынножитель
создает себе иной мир, ни в чем не похожий на низкую современную действительность, отдается ему с готовностью пожертвовать своей
жизнью.
Постепенно уходит он от мира, уединяется, окружает себя иным миром любимых книг, произведений искусства, запахов, звуков,
создает себе искусственную чувственную обстановку, иллюзию иного мира, мира родного и близкого. Des Esseintes грозит гибель, доктор требует, чтоб он вернулся к обыкновенной здоровой
жизни, но он не хочет идти ни на какие компромиссы с ненавистной действительностью.
Естественные религии организовали
жизнь рода, спасали человечество от окончательного распадения и гибели,
создавали колыбель истории, той истории, которая вся покоится на натуральном роде, на естественном продолжении человечества во времени, но имеет своей конечной задачей преобразить человеческий род в богочеловечество, победив естественную стихию.
Так точно и в других случаях:
создавать непреклонные драматические характеры, ровно и обдуманно стремящиеся к одной цели, придумывать строго соображенную и тонко веденную интригу — значило бы навязывать русской
жизни то, чего в ней вовсе нет.
Беседа текла, росла, охватывая черную
жизнь со всех сторон, мать углублялась в свои воспоминания и, извлекая из сумрака прошлого каждодневные обиды,
создавала тяжелую картину немого ужаса, в котором утонула ее молодость. Наконец она сказала...
Этого требует время — мы должны идти всегда впереди всех, потому что мы — рабочие, призванные силою истории разрушить старый мир,
создать новую
жизнь.
Я, Д-503, строитель «Интеграла», — я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах
создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей
жизни, от математически совершенной
жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет — верю и знаю.
И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в
жизни, увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую
жизнь, именно я
создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…
С двадцатипятилетнего возраста, то есть с того времени, как мысль о наслаждениях
жизни оказалась крайне сомнительною, княжна начала уже думать о гордом страдании и мысленно
создавала для себя среди вечно волнующегося океана
жизни неприступную скалу, с вершины которой она, „непризнанная“, с улыбкой горечи и презрения смотрела бы на мелочную суетливость людей.
Откуда явился ненавистник-читатель и какие условия породили его? Вышел ли он с сердцем, исполненным праха, из утробы матери, или же его
создала таким
жизнь?
Александр был избалован, но не испорчен домашнею
жизнью. Природа так хорошо
создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма; все будет зависеть от материала, который вольешь в нее.
— Нет, Михаил Иваныч Глинка не дилетант! — воскликнул, иронически рассмеявшись, Лябьев. — Что такое его «
Жизнь за царя»?.. Это целый мир, который он
создал один, без всяких хоть сколько-нибудь достойных ему предшественников, —
создал, легко сказать, оперу, большую, европейскую, а мы только попискиваем романсики. Я вот просвистал удачно «Соловья» да тем и кончил.
Все это были люди, отломившиеся от
жизни, но казалось, что они
создали свою
жизнь, независимую от хозяев и веселую.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, — той же внутренней и недоступной внешним определениям
жизни во всей природе,
жизни, которая одна только и
создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой
жизни он не чувствовал.
Круциферский далеко не принадлежал к тем сильным и настойчивым людям, которые
создают около себя то, чего нет; отсутствие всякого человеческого интереса около него действовало на него более отрицательно, нежели положительно, между прочим, потому, что это было в лучшую эпоху его
жизни, то есть тотчас после брака.
Одним словом, обе сестры принадлежали к типу тех женщин, которые
создают культ мужчины и всю
жизнь служат кому-нибудь.
Она
создаст из
жизни такую пытку, что позавидовал бы сам святой отец Игнатий Лойола.
Они послали нас вперед себя, чтобы мы нашли для них дорогу к лучшей
жизни… а мы ушли от них и потерялись, и сами мы
создали себе одиночество, полное тревожной суеты и внутреннего раздвоения…
Потому что эта власть
создала такие условия
жизни, при которых порядочному человеку существовать невозможно.
И роскошная обстановка, и избранное общество, и московские трущобы, где часто я бывал, — все это у меня перемешивалось, и все
создавало интереснейшую, полную, разнообразную
жизнь.
Безмолвные, но живые тени ползали по стенам до полу; мальчику было страшно и приятно следить за их
жизнью, наделять их формами, красками и,
создав из них
жизнь, — вмиг разрушить ее одним движением ресниц.
— Я разумею великим человеком только того, — отвечала Елена, — кто
создал что-нибудь новое, избрал какой-нибудь новый путь, неизвестный, по крайней мере, в его народе; а кто идет только искусно по старым дорожкам — это, пожалуй, люди умные… ловкие в
жизни…